Борис Климычев - Сибирский кавалер [сборник]
Перед собравшимися фыркал большой самовар, стояли полупустые бутылки, и на огромном блюде лежал разворошенный ножами и вилками жареный осетр. Яркими красками манила взоры клюква и брусника в берестяных блюдах, благородно посвечивала в серебряной тарелке черная икра. Огромные напольные часы в простенке звонко тикали, их золотые стрелки неспешно свершали свой круг. Часы были посланы Екатериной Второй в дар китайскому императору. Но в дороге упали с воза, и был указ: придержать их в Томске, проверить ход. Теперь мелодичный бой их проверял часовщик, которого все называли Бергом в башмаках. Дело было в том, что в Томске жил еще один немец, по фамилии тоже — Берг, но ходил он только в сапогах и был кузнецом. Того именовали Бергом в сапогах.
Берг в башмаках прислушался к ходу часов и сказал:
— Это, может, единственные в России часы, стрелки которых сделаны из чистого золота, а цепи — из серебра.
Судовщик Иван Васильевич Губинский сыто рыгнул и глянул на часовщика своими зелеными сверлящими глазками:
— Если захочу, закажу себе точно такие же. Всю механику из золота сделают, даже гири и те прикажу отлить из чистого золота!
— О! — улыбнулся Берг. — Всем известно, ваше степенство, что ваши капиталы могут творить чудеса. Весь Томск есть в восторге от вашего, Иван Васильевич, каменного дворца и трех домов. Ваш дворец с баррокальными украшениями на фронтонах и каменными воротами есть очень красив. Томичи разевают рты, когда смотрят. К тому же вы владелец тридцати восьми частей гостиного двора.
— Но разве мои дома хуже? — подал голос купец первой гильдии Михаил Алексеевич Мыльников. Все знали его еще как весьма опытного кантора. И любили слушать церковные хоры, которыми он руководил. Мыльников набирал в свои хоры исключительно мальчиков. Он считал, что только мальчишечьи голоса могут обладать настоящей ангельской чистотой и силой. Но все знали, что он не самый богатый в этой компании.
В беседу вступил торговый бухарец Калина Ярмонович Касимов.
— Мы торгуем кедровый масло, изюм, урюк, чай, халва, табак. Мы стали сибиряком. Зимой носим чамбары — кожаные белые штаны поверх пимов. А живем плохой совсем. В подвале живем, окошко совсем внизу. Решеткой закрыто окошко. Но каждый дурной шайтан тебе в окошко поссыт или наплевает! Плохая наша жизнь!
— Брось прибедняться, магометанин! — воскликнул Губинский. — Ты поди в своем подвале ни один горшок с золотом закопал!
Сидевший в этой же компании купец первой гильдии Петр Федорович Шумилов имел шесть каменных домов и восемьдесят частей гостиного двора. Но он хмуро молчал.
— О чем задумался, Петр Федорович? — спросил его купец Матвей Иванович Ржицкий, который происходил из обрусевших поляков. — Похоже, что тебя вино не веселит.
— Что золото и что серебро, если человек не обеспечил свое продолжение благополучным потомством? — меланхолично вопросил Шумилов.
— Ты печалуешься о судьбе сына Мефодия? Стоит ли? У тебя еще есть дети.
— На Мефодия имел я главнейшую надежду. Я его учил, поил, холил. И все для чего? Неужто для того лишь, чтобы он сам дозволил отрезать себе яйца и то, чем люди производят на свет себе подобных? Но если бы только это! Поселившись в проклятом скопческом доме у мельничного моста, он набрался крамольного духа! Он ругательски ругает матушку императрицу Екатерину. Он позволяет себе рассказывать об императрице скабрезные истории. Якобы у нее есть в конюшне станок, в который она становится определенным образом, а конюх подводит к ней жаждущего совокупления жеребца! Да за такие байки меня лишат всего имущества и самого отправят в каторгу в Нерчинск или на Соловки или вовсе жизни лишат.
— Но вы же за Мефодия не ответчик!
— Как не ответчик? С меня с первого и спросят. Он ведь теперь на каждом углу костерит все правительство и губернаторов. А все — эта старая сволочь — Кондратий Селиверстов. Я уже был у коменданта, у Фомы Фомича, слезно просил его отправить этого скопческого атамана Кондратия из Томска куда подальше! Но комендант говорит, что сделать этого не может. Если человек отбыл каторгу и сослан в Томск, так он и должен здесь жить до особого указания, а если такового не последует, то и до самой смерти. Значит, тут ни одну сволочь и тронуть нельзя. Они будут совращать наших детей, а мы будем смотреть и глазами хлопать…
В этот момент в кабинете грохнули выстрелы, все заволокло дымом, и купцы, вскочившие было со своих стульев, опять повалились на них. Они увидели, что портреты в углах вдруг с треском разорвались, и в комнате очутились и Екатерина Вторая, и Григорий Григорьевич Орлов, и Григорий Александрович Потемкин, и Петр Александрович Румянцев. Все они одеты были в такую же одежду, в какой были изображены на портретах. У всех были в руках пистоли. Екатерина Великая пальнула из пистоля в потолок и хрипловато сказала:
— А ну, барахольщики, выворачивайте-ка все карманы и давайте все ваши деньги. Сие государству нашему потребно! Да не вздумайте жулить, пристрелю!
Потемкин страшно вращал единственным глазом, обрывая с часов золотые стрелки и серебряные цепи. Румянцев-Задунайский изо всех сил стукнул рукоятью пистоля Губинского по голове. И не зря. Иван Васильевич попытался схватить со стола увесистую бутыль для обороны. Ничего у него не вышло. Он свалился без сознания. И Румянцев не только вытащил из его карманов все деньги, но и вынул из жилета карманные часы, а с пальцев снял перстни.
Через минуту императрица, вместе со своими знаменитыми соратниками выбежала из здания гостиного двора, возле которого её и спутников уже ждали две кареты, лошади были запряжены цугом.
Одинокий прохожий, увидев в полумраке известнейших в России людей, быстро закрестился:
— Свят, свят, свят!
Юродивые Георгий и Гавриил, все еще сидевшие возле часовни в снегу, забрякали железом. Тонким вибрирующим голосом Георгий завопил во след странному поезду:
Ой каци, каци, каци,
Ой, поганые купцы!
Едут цугом, друг за другом
Прямо на гору Кавказ.
Развалился тарантас!
Осью выбил кошке глаз!
Ой, неласковый скупой,
Со святыми упокой!
Гавриил прокашлялся и, дергая руками и ногами, тоже заблажил:
Кутарь-мытарь,
Батырь-житарь,
Друбер фени зиберзак,
Атыр-батыр, Ампиратор,
Губырь-хубырь
Драйбилаг!
И зарыдали божии люди, утирая слезы и длинные, как вожжи, зеленые сопли. А кареты со свистом умчались в метельную ночь. Возницы были толковые и гнали, не разбирая дороги, но вовремя уворачиваясь от кочек, колдобин и пней.
